Глава 4

– Вы часто ходили в «Вафельный домик», – сказал новый детектив. – В ту ночь Тиглер Симмс принял решение вас туда отвезти?

Я сидела на диване в своей гостиной, зажатая между матерью и адвокатом, чувствуя себя намного старше и в то же время намного младше своих пятнадцати лет. Я хотела сказать: никто не называет Тига Тиглером. Даже учителя. Я хотела спросить, в порядке ли Тиг. А больше всего я хотела узнать, можно ли его увидеть.

Но едва я набрала воздуха в грудь, адвокат положил мне на плечо мягкую, успокаивающую руку и сказал:

– На этот вопрос мы уже отвечали.

– Ну… – протянул детектив, небрежно одетый, стареющий, лысеющий тип с широким, бледным лицом. Он казался добрым, больше похожим на отца, чем на человека, который допрашивал меня в больнице. Больше похожим на отца, чем мой собственный отец, стоявший в дверном проёме между гостиной и кабинетом и излучавший раздражение и гнев. Детектив сел напротив меня, чуть наклонился, и я почувствовала, что меня окружили со всех сторон.

Сразу после аварии меня допрашивать не стали. Я была мертвецки пьяна, изо рта хлестала кровь, меня рвало кровью и кислым вином, я стонала и отбивалась. Меня увезли прямиком в палату экстренной помощи, хотя я не помню дорогу.

Я почти насквозь прокусила язык справа. Мне вкололи обезболивающее, отчего он стал ощущаться как инородный кусок мяса во рту, и вырезали краешек, который было уже не спасти. Мне пришлось наложить пятнадцать швов, в желудок через нос ввели трубку, чтобы откачать алкоголь и проглоченную кровь, потом меня отправили на компьютерную томографию и положили в палату.

Проснувшись утром, протрезвевшая и мучимая стыдом, я увидела возле больничной койки мать, нервную, чересчур оживлённую. Она то и дело поглаживала меня, пытаясь успокоить. Она правда пыталась. Поначалу. Никаких обвинений, никаких нотаций, только уверения в том, что она всё исправит. Привыкшая выражать любовь в денежном эквиваленте, она рассказывала мне, что всё утро провела в поисках отличного адвоката и он уже в пути. Когда он приехал, она представила его мне как лучшего юриста в штате – с тем же видом, с каким на вечеринках подавала белугу.

У него был солидный галстук и серебристо-седые волосы, величавой копной обрамлявшие лицо. Он допрашивал меня целый час. Мой язык распух и пульсировал от боли, меньше всего мне хотелось рассказывать истории, но я старалась, как могла. Мои ответы, судя по всему, его удовлетворили. Мать сидела рядом, одобрительно кивая.

Всё было хорошо до самого конца, когда он сказал мне, что Тига арестовали и в кармане у него обнаружили половину косяка. Другие обвинения против Тига находятся на рассмотрении, добавил он, и я не смогла сдержать слёз.

Губы матери вытянулись в тонкую ниточку, она наклонилась ко мне. Я заметила у неё под глазами свежие синяки, бледно-фиолетовый цвет которых просвечивал сквозь тональный крем.

– Ты плачешь из-за этого мальчишки? Как ты можешь? Надо думать о себе. Тебя тоже могут обвинить в хранении наркотиков или в употреблении алкоголя, как говорит Митч. Скажите ей, Митч!

Адвокат покачал головой.

– Предоставьте это мне. Даже в самом худшем случае Эми вменят лишь мелкое преступление. Приговорят к исправительным работам.

– На неё заведут досье, – сказала мать. – Это последует за ней – за всеми нами – всюду.

– Куда последует? – спросила я. Слёзы хлестали по щекам, и я была не в силах их остановить.

– Она в переносном смысле, – ласково сказал адвокат.

Мать покачала головой.

– Нет, в прямом. Нам придётся переехать. Господи, дом Шипли – в двух кварталах от нашего! Извините, мы на минуточку, – сказала она Митчу, который вежливо сделал шаг в сторону и отвернулся к окну. Мать наклонилась ко мне так близко, что почти прижалась лицом к лицу. – Впервые вижу, как ты плачешь, и из-за чего? Из-за мальчишки?

Я покачала головой. Меня накрыла такая волна вины и стыда, что я с трудом могла дышать. Почему я не легла с Тигом на матрас? В надежде и ужасе, охвативших меня после поцелуя, я упросила его уехать. Я заставила его выехать на дорогу, которая привела к убийству миссис Шипли. Я плакала всю прошлую ночь. Я знала, что буду плакать ещё очень долго, и в том числе из-за Тига. Я пыталась распухшим языком сформулировать связное объяснение, но тонкая плёнка спокойствия, скрывавшая истинные чувства матери, лопнула, и хлынула едкая жалость к себе.

– Ты понимаешь, что это изменит жизнь всей нашей семьи? Отец ищет новую работу. Ты понимаешь? Брату придётся доучиваться непонятно где, – её ноздри раздулись, губы плотно сжались, казалось, она тоже вот-вот расплачется. – Нам всем пришлось жертвовать важными для нас вещами. Из-за тебя, Эми. Мы наняли для тебя Митча, и одно это обошлось… А ты сидишь тут и ревёшь из-за мерзкого мальчишки, который втянул нас в такие неприятности! – её голос стал громче. – Ты могла отправиться в тюрьму!

– Она несовершеннолетняя, – заметил адвокат, по-прежнему глядя в окно, будто изучая облака. – Сомневаюсь, что на неё заведут дело. И даже если так, досье будет закрытым.

Но это не слишком убедило мать. Она выпрямила спину, скрестила руки, ноздри по-прежнему раздувались.

– Простите, – промямлила я, икая и сморкаясь, пытаясь унять слёзы. Я никогда не была желанным ребёнком. Может быть, видя идеального Коннора, прирождённого спортсмена, умника и красавца, она решила, что дети получаются по спецзаказам. Может быть, окажись я стройной и блистательной, или будь я мальчиком, она любила бы меня не меньше, чем брата. Но она получила неуклюжую толстуху, которая ворует дешёвое вино и сбегает из дома с мальчишкой из неблагополучного района. Из-за меня наша гламурная, вызывающая всеобщее восхищение семья стала источником сплетен и тонких намёков на трагедию и пьянство, а я рыдаю над Тигом, вместо того чтобы быть благодарной и восхищаться тем, сколько мать потратила на адвоката.

– Я плачу не только из-за Тига. Мне так жалко Лолли и По…

– Хватит! – перебила она, и я поняла, что только усугубила своё положение. – Может, хочешь заявиться к ним и рассказать, как тебе их жалко? Дети остались без матери, бедный мужчина овдовел – может, им забыть об этом и радоваться твоим извинениям? Может, они сидят сейчас и думают: «Жалеет нас Эми или не жалеет?» Мы уезжаем, чтобы они никогда больше нас не увидели, чтобы хоть немного облегчить их боль.

– Но мне правда жаль, – пробормотала я, рыдая так громко, что адвокат уже не мог делать вид, будто его здесь нет. Он повернулся ко мне и протянул белый накрахмаленный платочек. Мать смотрела на меня, и её лицо отражало такую сложную гамму эмоций, что я не могла разобрать ни одной.

– Просто отвечай на вопросы Митча, – сказала она, и я почти перестала плакать, когда она сказала: – Надеюсь, нас не обвинят из-за того, что это ты напоила мальчишку.

К тому времени как первый детектив пришёл взять у меня показания, я была до того выжата, что весь допрос казался мне нелепым набором слов. Язык с трудом двигался, но я, как могла, рассказала всю правду, умолчав лишь о поцелуе, о своём маленьком секрете, ярком эпизоде, теперь поблёкшем. То, что мы совершили, разрушило наш поцелуй, вынудило и его считать ошибкой.

Первый детектив выпытывал детали аварии. Но после того, как Тиг меня поцеловал, мы допили вино и ещё покурили, ночь стала калейдоскопом красок и форм, утративших какой-либо смысл. Я говорила правду, и эта правда укладывалась всего в три слова:

Я не помню.

Я повторяла их снова и снова, мой распухший рот выдавал только гласные. Я-е-ооо-ю. Когда мы ненадолго вышли поесть, всплыло первое явственное воспоминание: лицо миссис Шипли. Писклявый голос Лолли. Эми, Пол плачет.

Я не помнила. Богом клянусь, я ничего не помнила целых шесть дней, вплоть до второго допроса, когда новый, похожий на отца детектив пожал плечами и сказал: Это было на прошлой неделе.

Адвокат улыбнулся, показав голливудские зубы, квадратные, жемчужно-белые на фоне мокрого розового рта. У моих родителей зубы тоже были безупречными, но никто из них не улыбался. Я сидела, как большая глыба, и молчала, хотя язык уже не болел. Он чудесным образом прошёл, как заверил доктор – он сказал, благодаря системе кровеносных сосудов язык всегда восстанавливается очень быстро. Зато болело всё тело. Под одеждой я была как измятый персик, в жёлтых, чёрных, пурпурных, коричневых синяках. Адвокат сказал:

– С прошлой недели ничего не изменилось.

– Давайте ещё раз, – попросил детектив. – Может, всплывёт…

– Она старается. Ходит к доктору, – перебил детектив. – Может, терапия принесёт плоды, и тогда мы с вами свяжемся.

– Её показания могут…

– Да, – вновь оборвал его адвокат. – Я понимаю, для вас будет очень удобно, если она вспомнит. Имея в наличии её показания, вы сможете вынести приговор мальчишке без свидетельств и расследований. Но это не её задача. Её задача – скорее поправиться.

Я опустила глаза, посмотрела на свои руки. На стуле в стороне сидел молодой юрист, с суровым видом что-то записывавший. Напротив него – молодой полицейский, тоже с раскрытым блокнотом. Их присутствие в этой комнате не играло роли. Значимее всего были мой адвокат и детектив. После них – мои родители. Высокий, импозантный отец в сшитом на заказ костюме, стоившем больше, чем зарплата полицейского за месяц, и стройная мама, сидевшая возле меня с очень прямой спиной. Я могла что-то сказать, но, как и лакеи, не имела права голоса. Не имела права ничего решать.

– Моя работа – сидеть здесь и задавать вопросы, пока я не получу ясных показаний, – твёрдо сказал детектив.

– Думаю, Митча это устроит, за пятьсот в час, – заметил отец. Адвокат сдавленно усмехнулся, подняв ладонь вверх.

– Все мы знаем, кто виноват в аварии, – нервно прошипела мать.

Мы знали. За рулём был Тиг. Так сказали родители и адвокат. Так сказала полиция, и это было логично. Машина была его. Он всегда водил.

Кроме одной-единственной ночи. Но об этом я не сказала.

Я умолчала. Но не намеренно. Не как о поцелуе. Просто… умолчала и всё.

Адвокат сказал:

– Вы уже арестовали мальчика.

Я знала, что услышу эти слова, но всё же… Я посмотрела на адвоката, желая увидеть в его взгляде подтверждение, и увидела. Мать положила руку мне на бедро, крепко сжала, и эта хватка втолкнула меня обратно в моё тело. Моя туша вдруг стала больше места, которое на самом деле занимала на диване.

Когда я подняла глаза, взгляд детектива показался мне таким добрым. Будто он не видел мою ничтожность, мой страх. Он смотрел так, будто адвокат, и родители, и молодой юрист, и полицейский были только дорогими предметами мебели. Будто из всех, кто находился в этой комнате, значение имела только я. Глядя на меня, он сказал:

– Порой люди забывают о том, о чём не хотят помнить. Потому что это тяжело. Ваш друг принял плохое решение, и ему придётся за это заплатить. Но он ещё ребёнок, и я хочу, чтобы к нему относились снисходительно. Вам следует знать, что окружной прокурор согласен на мои условия. Тигу придётся отправиться в тюрьму, здесь без вариантов, но, надеюсь, в колонию для несовершеннолетних. Однако если дело дойдёт до суда, к нему будут приняты те же меры, что и ко взрослому. Он может получить до пятнадцати лет. В тюрьме для взрослых. Ваши показания могут сыграть ключевую роль в этом вопросе. Вы ему поможете, Эми.

Мать сильнее сжала руку, и я посмотрела туда, где её тонкие пальцы впивались в мясистую плоть моего бедра. Она хотела услышать, что я помню, как Тиг вёл машину. Она хотела это услышать больше, чем полицейский. Я услышала, как она вдохнула, чтобы заговорить, но адвокат наклонился ко мне, оборвав её попытку так мягко, что даже не показался грубым.

– Но Эми ничего не помнит. Ей не следует врать, будто она помнит… – он помолчал, его ноздри раздулись, и остаток фразы сочился сарказмом: – Даже чтобы помочь другу.

– Это может помочь и ей, – не моргнув глазом, заявил детектив. – Услышав обвинение, Тиглер Симмс наконец дал показания. Он говорит, что за рулём была Эми.

Мать ахнула, и я услышала, как резко вдохнул отец. Мои руки, обнимавшие колени, похолодели. Пальцы стали такими же, как язык, когда врач в палате экстренной помощи вколол в него обезболивающее. Мёртвая, чужая плоть. Синяки пульсировали в такт сердцу.

В тот же самый момент в мозгу всплыли три воспоминания, в совершенстве обрисованные яркими красками.

Я кладу ключи от машины в карман юбки.

Я сажусь за руль.

Я дёргаю ключ зажигания раз, два, три… и наконец слышу щелчок и чувствую, как он поворачивается.

Всё моё тело стало сплошной массой. Не было воздуха, не было оттока крови. Я взглянула в лицо детектива, и он отвернулся, ожидая моей реакции.

– Но она не была за рулём, – скучающим тоном сказал адвокат. – Тогда в чём смысл?

– Она знает, в чём, – ответил детектив. Он смотрел на меня с сочувствием, будто ему было жаль, что он говорит такие слова. – Ваша преданная дружба, Эми, не нашла отклика.

– Маленький засранец! – взорвался отец. – Как он смеет? Как смеет?

– Джим, – предупреждающе сказал адвокат.

– Нет, Митч, этот малолетний преступник пытается очернить мою семью! – воскликнула мать. Она наклонилась к полицейскому и требовательно спросила: – Когда было сфабриковано это обвинение?

Не сводя с меня глаз, полицейский ответил ей:

– Сегодня утром. Его арестовали на месте за хранение наркотиков, но пришлось дождаться его матери, прежде чем начать допрос. Она не позволила ему давать показания. Потребовала адвоката.

Я почувствовала, как голова судорожно дёргается вперёд-назад. Мамаша Тига наверняка была пьяна, потому что она пьяна почти всегда, и она терпеть не могла полицейских.

– Мы выделили им адвоката за казённый счёт, но эти ребята и так по уши в работе. Они не такие, как ваш, – коп фамильярно указал большим пальцем на Митча, будто мы с ним были в сговоре.

Я смотрела на копа, не в силах шевельнуться. Воспоминания разом навалились на меня, обрушились лавиной и придавили. Меня трясло.

Я закрыла глаза. Ничего в этой комнате не имело значения. Только та ночь, та дорога, то потерянное время.

Я попыталась сосредоточиться, заглянуть в колодец памяти, но больше ничего не увидела. Я так и не вспомнила, как вела машину – лишь жестокий поцелуй двух автомобилей. Не вспомнила, как выбралась из неё – только как стояла посреди дороги. Ага, я вспомнила вот что – у меня были ключи. Я села за руль. Я завела машину.

Теперь говорил адвокат, и его спокойный голос казался очень далёким.

– При чём тут её чувства к этому мальчику? Дело не в том, что она собирается его выгораживать. Дело в том, чтобы добиться правды, а правда в том, что моя клиентка пострадала ввиду действий мистера Симмса. Она видела, как погибла её соседка. Давайте не забывать, что мальчик дал ей наркотик и напоил её так, что вызвал угрозу алкогольного отравления. Она и сама пострадала в аварии. Она просто ничего не помнит.

Я с трудом открыла глаза. Увидела направленный прямо на меня взгляд детектива. Он сказал:

– Время проходит. Воспоминания возвращаются.

Он был прав. Воспоминания возвращаются. Я вновь закрыла глаза.

Я увидела, как моя рука поворачивает ключ зажигания, вновь ощутила приятное скользящее чувство, когда он, наконец, повернулся. Я была в таком оцепенении, что лишь теперь поняла, как болезненно мать сжимает мою ногу, мешая оттоку крови.

– Больше ничего моя клиентка вам сказать не может, – произнес адвокат, но это была неправда.

Я хотела говорить. Честно. Я хотела раскрыть рот и сказать: Мне кажется, Тиг прав. Но я не должна была. Я не имела права, хотя мой адвокат дал мне разрешение. А если мои воспоминания неверны? Я задавала себе этот вопрос в отчаянии. В молчаливом отчаянии. А если детектив вызвал у меня эти ложные воспоминания, рассказав о признании Тига? В конце концов, машина была его. У меня даже не было прав. Он должен был вести машину.

Может быть, после того, как я повернула ключ зажигания, Тиг проскользнул за руль мимо меня, а я сдвинулась на пассажирское сиденье. Может быть, мы остановились, а потом поменялись местами. Конечно, если бы я была за рулём, полиция узнала бы. Выяснила бы. Я напомнила себе об этом, представив сцены, увиденные в фильмах. Команды полицейских и экспертов дознаются до правды, изучая трещины в асфальте и оборванные нитки. До меня не сразу дошло, что у маленького сонного студенческого городка в 1991 году не может быть таких ресурсов.

Простых истин было мало, и все они уже были записаны: Это машина Тига. Он живёт в неблагополучном районе, а я – в Вэйверли-Плэйс, и мои родители регулярно ужинают с мэром. Один из лучших адвокатов по уголовным преступлениям заслоняет меня от любого вопроса, способного прояснить правду. Единственный, кого хоть немного интересует заявление Тига – коп. Но он – ничто против Митча и денег моих родителей. Мне не пришлось бы даже врать. Не пришлось бы говорить ни слова. Всё, что от меня требовалось – сидеть тихо и ждать, когда всё случится само собой.

После того как ушёл детектив, ушёл адвокат, а отец отправился на работу, мать приготовила обед. Мы сидели за столом в гостиной, перед нами стояли тарелки с салатом. Мне всегда было некомфортно в этой вычурной комнате с лакированным столом и сервантом с французским фарфором во всю стену. Она была выдержана в нейтральных серо-бежевых тонах, стены будто ребёнок обляпал детским питанием или чем похуже. Мать утверждала, что это цвет речного камня, а я как-то взбесила её, назвав его бородавочным.

Она была так напряжена, что вся вибрировала, как струна скрипки, каждая её жилка туго натянулась.

– Я думаю… – начала я и тут же осеклась. Я ничего не сказала полицейскому, но мне надо было выговориться. – Я думаю, что, может быть, я…

Я смотрела на неё, а она – на меня, изучая моё лицо с непривычной внимательностью. Она никогда не смотрела на меня, как на Коннора. В его лицо она впивалась с каким-то голодом. Сейчас она не сводила с меня взгляда, но это было иначе. Будто она искала подтверждения… или же правды.

Чего бы она ни искала, она это нашла.

– Господи, – сказала она. – Ты была… – она не смогла закончить предложение, как и я.

– Я правда не помню, – твёрдо произнесла я. Теперь я врала, и мне приходилось стараться, чтобы звучало убедительно. – Не помню, как вела машину.

– Не помнишь, как вела машину? – кивнув, переспросила мать.

– Не помню, – подтвердила я. – Но Тиг сказал, её вела я, и я помню, что у меня были клю…

– Ты не помнишь, как вела машину, – быстро и напористо сказала мать, и на этот раз её слова были приказом. Она протянула мне руку через стол и ждала, пока я протяну ей свою. Меня поразила мысль о том, что в эту неделю мать старалась ко мне прикоснуться, как никогда в жизни. Я не помнила, когда она в последний раз клала ладонь мне на бедро или сжимала мои пальцы. – Не позволяй этому мальчишке забивать тебе голову. Если ты будешь слишком сильно стараться вспомнить, в голове всё перемешается. Как у тех детей, которые говорят, что в детсаду были сатанисты или кто там ещё. Ничего этого не было. И если бы ты вела машину, полиция бы это выяснила. Так что машину ты не вела.

Какое-то время мы обе молчали, потом я сказала:

– А если воспоминания вернутся, как сказал тот детектив?

Мать покачала головой.

– Что бы ты ни вспомнила, доверять этим воспоминаниям нельзя. Их вбил тебе в голову полицейский. Оставь эти мысли в покое. Не говори о них. Ни с кем. Никогда. Дело не только в тебе, Эми. Если ты признаешься, ты испортишь карьеру отца, а я уже и так чувствую чужое осуждение. Твой брат… у него большое будущее. Ты и так достаточно испортила нам жизнь.

– Но, если Тиг не был за ру… – начала я, и она отдёрнула руку. Её голос, только что почти умоляющий, стал холодным и презрительным.

Загрузка...